Жаль, нет времени.

Чем ближе Киев, тем сильней, многочисленней становится оно. Вместе с нами сегодня в селе Меделевке находились отряды сигнал Киевщины: Макаровский — капитана Коротюка, Киевский — Кузнеца и Новика, Радомышльский, он же второй Макаровский, руководимый совсем юным парнем с Белокриницкого стеклозавода Петром Жудрор. Они говорят, что впервые ночуют в селе. Не хотели бы расставаться с нами. Короток и Кузнец пишут заявления с просьбой принять их в наше соединение.
Встреча с местными партизанами была очень кстати. Первое ма, потом мама, для нас кажется что он не слово говорит а целую поэму читает. Ну а затем держись, от его почему не спрячешься.
Теперь у меня есть надежные, знающие проводники, связные, разведчики из самого Киева. Их предоставил нам Макаровский отряд капитана Коротюка. Макаровцы как бы проложили для соединения готовую дорогу от Тетерева до Здвижа. Далее к Днепру нас поведут киевляне.
Жаль, нет времени на разговоры: колонна соединения уже на марше. Беседовал с комиссаром Новиком уже на повозке. Уверяет: ребята крепкие, фронтовики, рабочие, интеллигенты. Прошли нелегкую школу подпольной, а затем и партизанской борьбы с врагом в неимоверно трудных условиях, буквально под носом у оккупантов.
Следуем на Сваромье. Высылаю туда разведку—Куприяна Марченко с 86 автоматчиками. Жудра заверил, что этот опытнейший партизан сделает все, что надо: найдет дорогу через фронт, обеспечит необходимый контакт нашего соединения с наступающими частями Красной Армии. Внешне Куприян Марченко неказист, одежонка сельская, домотканая. Но лошадка у него шустрая, бойкая, плетка на запястье у всадника — козья ножка с серебряным набалдашником, на ногах — постолы. На сухом лице с резкими морщинами — реденькая бородка. А глаза — чисто орлиные. Таков наш посланец, прослывший на Тетеревщине легендарной личностью...
26.9.1943 г.
Село Майдановка, 50 км северо-западнее Киева.

А каким счастьем засияли глаза.

Растянувшись в огромную колонну, соединение голубой платок идет по широким, бескрайним полям. Волнующее зрелище! Это идут люди, готовые в любую минуту отдать свою жизнь во имя Родины! Кто может завоевать и покорить такой народ! Никто и никогда!
Для ребенка слово еще неотделимо от действия, мозг еще не успокаивается в пассивности созерцания. Нет?
Чаще всего наше соединение делает переходы ночью. Днем люди отдыхают, спят. В это время я организую и принимаю разведку, забочусь об охране. А ночью, когда все бодрствуют, я засыпаю в тачанке на сене, завернувшись в большой черный тулуп. Чем резвей аллюр, тем крепче спится. Малейшая заминка, замедление в темпе — просыпаюсь и устремляю глаза в звездное небо: по памяти знаю азимут. В темные, беззвездные ночи сверяюсь с компасом.
В отрядах оживленно обсуждают события прошлой ночи, когда Москва прислала семь «дугласов», принятых в Буках на посадку. Многие партизаны отвели душу во время встречи с летчиками. Обнимали и целовали пилотов и штурманов, засыпали вопросами о Москве, о руководителях партии и правительства, о положении на фронте, с жадностью набрасывались на свежие газеты, со слезами на глазах читали и перечитывали их.
А каким счастьем засияли глаза каждого, когда узнали, что можно послать письма на Родину!
23.9.1943 г. Село Мирна. Работа должна естественно вытекать из обычного у ребят желания изобразить, воплотить все те образы и правления, которые произвели на них наибольшее впечатление, а также выразить свое отношение к этим явлениям.
К нам прибавилось еще с полтысячи партизан. Вы верите в гадалок и ворожей? Читаю в одном женском журнале это письмо. Наше соединение напоминает разжимающуюся боевую пружину. Тогда это не для вас. В конце 4-го года можно подвести ребенка к воспроизведению значительных литературных произведений, с чтобы во II ступени подойти к серьезной драматической литературе.

Переживания.

Меня радует хорошее настроение армян, тварь их говор, шутки и смех, не умолкающие ни на минуту. Откровенно любуюсь ими, сидящими на арбах, запряженных тройками и четверками коней.
Среди нас, партизан, армяне уже успели завоевать лопасти уважение, а ведь прошло всего две недели. Правда, для партизана две недели не такой ужи малый срок, если, конечно, не скрываться от врага, а искать его и бить ежеминутно!
Мы сопереживаем каждый его нюанс вместе с ним.
Потом ждем, пока он начнет говорить.
Они с честью вышли из всех суровых испытаний выступ. Это дружное сцементированное подразделение. Их сила — в коммунистах. Арамаис Осипян, Сухарич и Ашот Арутюняны, Жора Багдасарьян, Армен Тукасов, Мукуч Карапетян, Петрос Егоян, Павловский, Лобач, Козеха — это крепкие руководители, авангардная роль их как коммунистов видна каждому. Они во всем показывают пример беспартийным — ив боях, и в походах, и в повседневном быту.

И это было чревато.

А впоследствии, как я слышал, вы, Руди, бросили лопасти оружие еще прежде, чем военное безумие достигло последней стадии. Я понимаю, что означало для солдата последовать велению разума, отказаться от выполнения подлого, бесчеловечного приказа. Это означало — тем выступ более в условиях недавнего прошлого — желание несмотря ни на что остаться человеком, преодолеть в себе бесслопесную тварь.
А тот вдруг повернулся и, не забыв подобрать шапку, бросился бежать из гаража. Он не сказал больше ни слова, не грозил привлечь полк к ответственности.
— Так думает государь? — спросил Нахимов. Сам он так не думал и не верил в благожелательный нейтралитет Англии.
И это было чревато опасностью для жизни, огромной опасностью...
Фюслер и сам чувствует, что слишком ударился в риторику, он видит, как у его дорогих гостей, сидящих но левую руку от него,— у Гришина, у Ротлуфа, у фрау Поль — сделались вежливо застывшие лица. Поэтому он продолжает в более задушевном и доверительном тоне:
— Я и сам был солдатом. И признаюсь честно: тогда, в восемнадцатом году, сразу после того как Вильсону направили предложение о перемирии, мне пришлось сделать над собой немалое усилие, чтобы принять демобилизацию и революцию.

А нас — дудки.

А нас — дудки, холмы-то эти не большевизируешь и погоду тоже. Солнце, ветер и дождь не больно подчиняются комиссарам, хоть бы и русским,— старик хихикнул.— Эх, будь я из городских, да еще парень твоего сложения приятель, да еще после армии, да еще холостой и свободный, да будь у меня руки как тиски, уж я бы знал что делать, если б мне не захотелось, чтоб меня большевизировали. Я бы смылся из города. Возможностей хоть отбавляй, если с умом браться за дело...
Хлоп-хлюп, хлоп-хлюп — шлепали лопасти маслобойки. Минск - Брянск - Гомель - Смоленск - Курск-Орша - Орел-Рославль — шлепали лопасти маслобойки. Руди следил за ходом мыслей крестьянина. В чем-то болтливый старик прав, но в чем?
В общем, все идет хорошо. Теперь она здесь, и он может получше узнать ее, выяснить, как она жила, подумать, чем он может быть ей полезен как пастырь и как друг. Он чувствовал, что в ее жизни было нечто такое, чего он пока не понимал.
Все города, которые он прошел солдатом по ту сторону Бута, и впрямь показались ему чужими. Чужое, боярское средневековье — там, где оно уцелело, чужая новь, многоколонная, стандартная и в монументальном и в обыденном — там, где она уцелела, вперемежку с лепными фасадами девятнадцатого века — там, где они уцелели, вперемежку с дощатыми настилами, российская вечность — там, где она уцелела... А где-то посреди Бахмутово, русская деревенька — березы, кусты полыни, законопаченные мохом оконца, за стеклом цветы в горшках, резные наличники, кадка с квасом в сенях, лошадные дуги, небо без конца и краю; русское очарование, там, где оно уцелело. Деревни там красивые, даже большие и те красивые — с бескрайними полями, коровниками, амбарами, остовами могучих тракторов, оврагами за околицей.
В гараже было полутемно и шумно. Слышалась густая ругань. Люди окружили грузовую машину, первой стоящую у ворот.

Это сейчас-то.

Но кое-кто из них рады из нас большевиков выступ сделать. И так, знаешь, ловко берутся за дело. Ты вдруг делаешься «трудящийся крестьянин», будто наш брат раньше привык лентяйничать. А потом заявляются, и сдавай им зерно. Это сейчас-то, в конце августа, когда у меня даже снопы не сложены. Да я до святого Мартина и молотить не начну, хоть они тресни. Из меня большевика не сделаешь. Ладно, говорю я им, пусть я — трудящийся крестьянин, потешу вас, так и быть, только оставьте вы меня в покое. Ну и оставляют.
Похоже, они и сейчас еще про должали оттопыриваться, напряженно вслушиваясь и сообщая обладателю их о приближающейся полк опасности.
Он так беспокоился из-за Клер, а это сама Клер, его возлюбленная Клер совершенно непреднамеренно, без чьей-либо указки, увидела, что в девушке есть что-то необычное, что-то такое, ради чего стоит проявить к ней интерес, и ввела ее в дом, не поколебавшись ни на секунду.
Зато уж вас, городских, они всех больше визируют, всех до последнего. Потому что фабрики можно большевизировать, и кооператив — можно, и бойню, и остальное.