Но другой голос.

В бинокли или невооруженным глазом, но все смотрели на запад, прикладывали ухо к земле, то и дело курили, рукой вопрос прикрывая огонек, и чаще обыкновенного наведывались в отхожее место. Возле тринадцатого орудия кто-то запел жеманным тенорком: «Этой ночью или никогда...» Наверно, они там запаслись спиртным! Но другой голос вдруг зашикал на певца: заткнись, старик! По окраине населенного пункта на позиции шли остатки стрелковой роты. Слышно было, как позвякивает шанцевый инструмент, как рушатся сорванные заборы, как жужжат пилы, спиливая деревья, и как старухи причитают над своими искалеченными садиками. Однажды до огневой позиции донесся похотливый женский визг и гортанный смех мужчины. Над ратушей в Райне время от времени появлялся неяркий красноватый свет. В котельной, видно, развели огонь почище чем в аду. Наверно, жгут бумаги и документы. Временами сильной тягой из трубы выбрасывает снопы искр. На некоторых хуторах тоже дымят трубы, дым отчетливо виден в сером зеве ночи. Оттуда доносится визгливый, отчаянный крик свиней, которых спешат зарезать для посолки. На западе изредка взблескивает что-то. Ночь шепчется, плачет, светится блуждающими огоньками. Как ночь в джунглях, она манит, таинственная и опасная. Легкий ветерок иногда доносит из отхожих мест запах хлорки.