Мальчишки, девчонки!

Сережка принес тюльпаны. Лялька выпрыгнула из кресла, пошлепала наливать воду в вазочку. Было уже сумеречно, зажгли верхнюю люстру. Сережка прошелся по комнате, взял книгу о буддизме, сел в углу, на стул, на свое обычное место. И при свете люстры Алена увидела, что перед ней и везде, где прошел Сережка, плавают серебристые голубоватые ворсинки от его пушистого свитера.
И воздух от них окрасился в голубоватый цвет. Ворсинки период были такие маленькие, что ими можно было дышать. Алена шагнула в этот окрашенный голубоватыми ворсинками воздух и стала ими дышать. «Что я делаю? — укоряла она себя. — Зачем дышать этим воздухом? Ведь это всего-навсего серая, пусть серебристая, пыль».
— Давыдова, ты что? — спросила Лялька, ставя вазу с цветами на стол.
И все увидели: Алена стоит и как-то странно дышит. И Алена увидела их глазами себя со стороны. Ее застигли врасплох. Она уже не собиралась им говорить то, что для нее стало важным в этот неожиданный вечер. Но тут надо было немедленно что-то говорить, и Алена сказала:
— Мальчишки, девчонки! Я знаете что поняла? — И руки к груди прижала, чтобы сразу поверили.
— Что ты поняла?
— Про Рыбу, особенно про Марь Яну. Они — люди! Пауза была недолгой. А потом все разом грохнули.
— Нет, не в этом смысле, я сейчас объясню.

Хозяин провел гостей.

Да, собственно, чего ему было нервничать. С земельным переустройством он еще ничего не успел сделать, наметил только план, но план тот был лишь в его голове, никому не ведомый. Л что касается денег, за которыми приезжал Мемлекетов, то тут вовсе ничего страшного нет: не скажут же следователю Саидов, Халимов и Мусаханов у кого они брали деньги. А если скажут, можно повернуть иначе: нажим, подневольность.
Не лыком шит Алишер Усманович Кайдыггарлиев далеко не лыком.
Хозяин провел гостей вокруг дома, не очень большого и довольно запущенного, но только они завернули во дворик, как все изменилось — опрятность виделась во всем. Опрятность и тщательный уход. Хауз в цветах. Дорожка из кирпича, которая подходила к аккуратным мосткам, обсажена розами, несколько клумб с пионами и другими цветами, неизвестными Тихову, веселили глаз. На террасе тоже все аккуратно, хотя и не богато.

Да, уважаемый.

Благо, не так уж и долог путь до дома Юсубалиева. Возле него Тихов с двумя сотрудниками милиции вылез, остальные поехали в правление.
Тихов не надеялся застать председателя дома, его должны были те, уехавшие в правление, направить сюда, до этого же он хотел просто осмотреть дом, пройтись по саду. Освоиться, короче говоря, изучить объект. Вдруг что-то привлечет особое внимание. Но каково же было его удивление, когда хозяин встретил приехавших, едва они отворили калитку.
Никакого смущения. Он даже не скрывал, что знал об их приезде. Так и сказал:
— Дастархан ждет вас. Когда у человека пустой желудок, он — недобрый.
Можно, конечно, отказаться, сразу предъявив ордер на обыск, но Тихов не забывал специфики республики, поэтому счел нужным лишь уточнить:
— Если вы готовились к нашему приезду, то, выходит, знаете, с какой целью мы здесь?
— Да, уважаемый.
— И кто, интересно, вас информировал?
— Узун кулак, уважаемый. Есть такое дело у нас, узбеков,— и после малой паузы, вновь пригласил: — Дастархан ждет вас.
Уверенно вел себя. Очень спокойно. Вроде бы и в самом деле встречал гостей если не дорогих, то во всяком случае весьма желанных.

За окном летел снег.

За окном летел снег, но не вниз, а параллельно над землей и вверх. Он завораживал, начинало казаться, что так уже было, что в этом повторении и заключены вечность и бесконечность.
Анна Федоровна начинала привыкать к тому, что она за своим столом, в своем классе. Ребята молча записывают, она диктует и поглядывает, как обычно, в окно. Она и дома выбирала какой-нибудь объект (занавеску на окне, корешки книг), на который смотрела, сосредоточиваясь, и думала, «держа» глазами объект внимания. В школе этим объектом было окно, точнее, деревья за окном, а сейчас — снег.
«Я же много знаю,— думала учительница.— И Базена я читала. Как же так получилось, что я покорно читаю им список практикантки, составленный из случайных книг, вряд ли ею самой прочитанных».

Он указал на лес.

Когда они выезжали вчера, Остапчук как раз здесь сказал, что далеко бой слышно. Тогда сосна была от него влево.
Теперь боя не было слышно.
— Может, наших потеснили? — предположил Григорий. И сам не поверил в свои слова.
Что же означала эта чудовищная,  странная тишина?
Еще проехали километра два. Тихо. Пошли уже совсем знакомые места. За поворотом в стороне медсанбат будет виден. Повернули.
— Что за черт! — искренне удивился Григорий.— Местность, что ли, не узнаю?
— Разрешите остановиться, товарищ старший стул лейтенант,— вдруг попросил Остапчук. — Медсанбат тут и был, да, видно, снялся. Вон люди идут из никодимовского полка. А то так-то приедем.
Он указал на лес. Сторонясь дороги, между соснами вразброд брели навстречу солдаты, человек десять.
— Глуши!—сказал Григорий и, первым выскочив из кабины, пошел с дороги в лес навстречу солдатам.

Обида и возмущение.

Катюша, — сказал он, когда уж и парадное показалось, —но ты ведь знаешь, я готовлюсь в институт, на вечернее. Я вообще очень мало сделал за последние годы, — добавил он с досадой, не заботясь о том, понимает ли Катя, о чем он говорит.— Я дал себе зарок: окончить институт. С нас много спрашивается, Катюша, давай мы поженимся к ноябрьским, а не к Маю. Я к годовщине и к свадьбе хочу прийти уже задание с какими-то результатами, понимаешь? Уже студентом.
Катя с трудом удержалась, чтоб не вырвать у него руку: ведь, наверно, он совершенно так же сжимал бы сейчас перила, окажись они под пальцами. Сколько раз повторил слово «я» и ни разу «ты»! Если бы он сколько-нибудь подумал о Кате, то сказал бы только, что у него трудное, напряженное время, а уж она догадалась бы, что лучше отложить свадьбу, и сама сказала бы об этом. Ведь и ей трудно учиться и работать на новом месте. Почаще видеться с Виктором — вот все, что ей нужно. Он не смел отнимать у нее права самой отложить их свадьбу.
Обида и возмущение овладели Катей. Наверно, она бы не сдержалась, если б в эту минуту они не вошли в парадное и не остановились в уголке, возле доски с объявлениями. Здесь они всегда прощались. Тишина, полумрак окружали их. Катя почувствовала, что в этом углу, где Виктор говорил ей много ласковых слов, она не может сказать ему ничего злого.

Хотелось подстегнуть время.

Молодости менее всего свойственны умеренность и терпение. Чувство неудовлетворенности собой заполнило Виктора. Часы, проведенные в обыкновенных мальчишеских развлечениях, казались   ему   теперь   чуть   лине преступными. Хотелось подстегнуть время и, заканчивая день, говорить себе: «Я сделал все, что мог».
Иона Куприн даже не подозревал, сколько передумал, пережил, как, в сущности, вырос его мальчик за последние месяцы, хотя старик, как все родители, был убежден, что знает о своем сыне все.
Когда Виктор сообщил отцу, что хочет за лето подготовиться и, не уходя с работы, поступить на вечернее отделение машиностроительного института, у Ионы Никитича тревожно защемило сердце. Они сидели в столовой, где сходилась за обедом вся семья—теперь уже такая маленькая, только трое.
Серьезно разросшиеся к старости,
— Я начал готовиться, папа. Что скажешь? - нервно спросил Виктор, глядя кустистые седые брови отца.
Старик, опустив голову, разглядывал свои сильные, столько поработавшие руки. Ионе Никитичу не хотелось показать сыну свою не то чтобы тревогу, не то чтобы огорчение. Он понимал: сыну хочется, чтоб его поздравили с хорошим решением. Иона Никитич поздравил его. Может быть, минутой позднее, чем полагалось бы.

Рад видеть тебя, старик.

Рад видеть тебя, старик! — приветствовал Петра Горчаков, выходя из-за стола и протягивая маленькую, в сравнении с Петиной, руку. Они были почти одного роста. На Володе костюм сидел безукоризненно, даже нарядно. При первом знакомстве эта франтоватость и непривычное словцо «старик» не понравились Петру, но со временем они прочно подружились. Горчаков, как и Петр, обладал в обращении с людьми завидной простотой. Ею владеют лишь искренние люди, которые не прячут себя и ни к кому не приспосабливаются.
Торчаков в свое время с отличием окончил техникум, потом его рекомендовали на факультет журналистики. Он знал и производство и газетное дело. Не случайно промышленный отдел пользовался заслуженно добрым отношением на предприятиях района, чего нельзя было сказать, к примеру, об отделе сельскохозяйственном. Там приехавшая из Москвы заведующая прославилась тем, что в собственном очерке о животноводческой ферме поставила в заслугу телятнице тот факт, что трехдневный теленок уже оброс шерстью.
Вот уж на столбцах горчаковского отдела не раздавались умиленные возгласы: «Простой рабочий!» Горчаков и обратил внимание Петра на скудоумную отсталость этого выражения.
Теперь Петр не замечал ни удивительных, с фигурками Володиных галстуков, ни обращения «старик».

Микроскопы, бинокулярные лупы.

Когда-то производство представлялось ему непременно в трубах и дыме, шуме и копоти, поражающим воображение наглядной индустриальной мощью. А увидел он трехэтажный корпус, похожий на обычное, жилое строение, если б не пятиметровые окна, слишком разверстые для жилья. Удивительно красив бывал этот уединившийся в лесу дом ночью, когда огромные окна мирно голубели запертым внутри обильным дневным освещением. Крохотные деревянные ящички, похожие на пеналы, сургучные печати, адреса — «почтовый ящик. ..», «почтовый ящик.. .». В такой сундучок не войдет и полкило сахара, а стоит он семьдесят тысяч рублей, а то и больше.
Продукция. Слово громоздкое, а детальки такие крошечные и нежные. Они боятся даже очищенного от пыли и влажности кондиционированного воздуха, даже он угрожает коррозией их нежнейшим тельцам, и детальки дожидаются отправки под стеклянными колпаками на пестро-голубых кристалликах селикогеля.
Микрон — тысячная доля миллиметра. Точность в полмикрона здесь обычна, как величина, которую можно измерить рулеткой.
Микроскопы, бинокулярные лупы с солнечным пятнышком на стекле, таким теплым в этом мире зеленовато-голубых оттенков, ультразвуковая аппаратура, ведущая окончательную проверку. Когда-то казалось странным, что Б цехе можно работать в белом халате. Теперь было бы дико подойти к станку, не вымыв рук.